Под пятой - Страница 13

Великий город — Москва. Моей нежной и единственной любви, Кремля, я сегодня не видал.

После зубной врачихи был в “Недрах”, где стра(ш)ный Ангарский производит какой-то разгром служащих. Получил благодаря ему 10 рублей.

И вот по Кузнецкому мосту шел, как десятки раз за последние зимние дни, заходя в разные магазины. Нужно купить то да се. Купил, конечно, неизбежную бутылку белого вина и полбутылки русской горькой, но с особенной неясностью почему-то покупал чай. У газетчика случайно на Кузнецком увидел 4-й номер “России”. Там — первая часть моей “Белой гвардии”, т. е. не первая часть, а первая треть. Не удержался и у второго газетчика, на углу Петровки и Кузнецкого, купил номер.

Роман мне кажется то слабым, то очень сильным. Разобраться в своих ощущениях я уже больше не могу. Больше всего почему-то привлекло мое внимание посвящение. Так свершилось. Вот моя жена.

Вечером у Никитиной читал свою повесть “Роковые яйца”. Когда шел туда, ребяческое желание отличиться и блеснуть, а оттуда — сложное чувство. Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть, серьезное? Тогда невыпеченное. Во всяком случае, там сидело человек 30, и ни один из них не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое русская литература.

Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги “в места не столь отдаленные”. Очень помогает мне от этих мыслей моя жена. Я обратил внимание, когда она ходит, она покачивается. Это ужасно глупо при моих замыслах, но, кажется, я в нее влюблен. Одна мысль интересует меня. При всяком ли она приспособилась бы так же уютно, или это избирательно, для меня?

Политических новостей сегодня нет для меня. Эти “Никитинские субботники” — затхлая, советская, рабская рвань, с (…) примесью евреев.

Не для дневника и не для опубликования: подавляет меня чувственно моя жена. Это и хорошо, и отчаянно, и сладко, и, в то же время, безнадежно сложно: я как раз сейчас хворый, а она для меня… Сегодня видел, как она переодевалась перед нашим уходом к Никитиной, жадно смотрел.

Политических новостей нет, нет. Взамен них политические мысли.

Как заноза сидит все это сменовеховство (я при чем?) и то, что чертова баба зав(я)з(и)ла (меня), как пушку в болоте, важный вопрос. Но один, без нее, уже не мыслюсь. Видно, привык.

29-го декабря. Понедельник.

Водку называют “рыковка” и “полурыковка”. “Полурыковка” потому, что она в 30°, а сам Рыков (горький пьяница) пьет в 60°.

Был в этом проклятом “Г(удке)”, вечером был у Лидии Вас(ильевны). Условились насчет встречи Нового года.

Лежнев ведет переговоры с моей женой, чтобы роман “Белая гвардия” взять у Сабашникова и передать ему. Люба отказала, баба бойкая и расторопная, и я свалил с своих плеч обузу на ее плечи. Не хочется мне связываться с Лежневым, да и с Сабашниковым расторгать договор неудобно и неприятно. В долгу сидим, как в шелку.

(1925)

2 января, в ночь на 3-е.

“Если бы к “рыковке” добавить “семашковки”, то получилась бы хорошая “совнаркомовка”.

“Рыков напился по смерти Ленина по двум причинам: во-первых, с горя, а, во-вторых, от радости”.

“Троцкий теперь пишется “Троий” — ЦК выпало”.

Все эти анекдоты мне рассказала эта хитрая веснушчатая лиса Л(ежнев) вечером, когда я с женой сидел, вырабатывая текст договора на продолжение “Белой гвардии” в “России”. Жена сидела, читая роман Эренбурга, а Лежнев обхаживал меня. Денег у нас с ней не было ни копейки. Завтра неизвестный мне еще еврей Каганский должен будет уплатить мне 300 рублей и векселя. Векселями этими можно п(одтеретьс)я. Впрочем, черт его знает. Интересно, привезут ли завтра деньги. Не отдали рукопись…

Сегодня газет нет, значит, нового ничего нет.

Забавный случай: у меня не было денег на трамвай, а потому я решил из “Гудка” пойти пешком. Пошел по набережной Москвы-реки. Полулуние в тумане. Почему-то середина Москвы-реки не замерзла, а на прибрежном снеге и льду сидят вороны. В Замоскворечье огни. Проходя мимо Кремля, поравнявшись с угловой башней, я глянул вверх, приостановился, стал смотреть на Кремль и только что подумал, “доколе, Господи”,—как серая фигура с портфелем вынырнула сзади меня и оглядела. Потом прицепилась. Пропустил ее вперед, и около четверти часа мы шли, сцепившись. Он плевал с парапета, и я. Удалось уйти у постамента Александру.

3-го января.

Сегодня у Л(ежнева) получил 300 рублей в счет романа “Б(елая) г(вардия)”, который пойдет в “России”. Обещали на остальную сумму векселя.

Были сегодня вечером с женой в “Зеленой лампе”. Я говорю больше, чем следует, но не говорить не могу. Один вид Ю. П(отехина), приехавшего по

способу чеховской записной книжки, и нагло уверяющего, что…

— Мы все люди идеологии,—

действует на меня, как звук кавалерийской трубы.

— Не бреши!

Литература, на худой конец, может быть даже коммунистической, но она не будет (са)дыкерско-сменовеховской. Веселые берлинские бляди. Тем не менее, однако, боюсь, как бы “Б(елая) г(варДия)” не потерпела фиаско. Уже сегодня вечером, на “Зел(еной) лампе” Ауслендер сказал, что “в чтении”… и поморщился. А мне нравится, черт его знает, почему.

Ужасное состояние: все больше влюбляюсь в свою жену. Так обидно—10 лет открещивался от своего… Бабы, как бабы. А теперь унижаюсь даже до легкой ревности. Чем-то мила и сладка. И толстая.